«Жизнь – бездна!»

Автор — Светлана Игнатенко, искусствовед 

Заслуженный деятель искусств РСФСР и БАССР, народный художник БАССР, лауреат Государственной премии БАССР им. Салавата Юлаева, Александр Эрастович Тюлькин принадлежит к поколению старейших художников республики. С его именем связана история становления и формирования профессионального изобразительного искусства Башкортостана, башкирской школы живописи.
Родился Тюлькин в Уфе. Первые уроки рисования получил у отца, который хорошо рисовал. После окончания четвёртого класса Городского училища некоторое время изучал историю искусства самостоятельно и пробовал рисовать. В те годы он был очарован реалистической живописью Шишкина, Куинджи, Левитана. В 1912 году поступил на архитектурное отделение Казанской художественной школы, с 1914‑го учился на живописном отделении в мастерской выдающегося художника Николая Ивановича Фешина (1881–1955). В 1913 году в Петербурге познакомился с выставкой «Сто лет французской живописи»: живопись импрессионистов, постимпрессионистов и особенно Поля Сезанна (1839–1906) произвела на него огромное впечатление. С тех пор цвет и только цвет, независимо от темы и стилистики, стал главным выразительным средством и эмоциональным стержнем образной структуры всех его произведений. Немаловажную роль в эстетических убеждениях Тюлькина сыграло и творческое общение с «отцом русского футуризма» Давидом Давидовичем Бурлюком (1882–1967), жившим в 1915–1918 годах в Башкирии и внёсшим неоценимый вклад в знакомство молодых уфимских художников с современными течениями мирового искусства. Вместе с Бурлюком Тюлькин ходил на этюды, стал членом Уфимского художественного кружка и в 1916–1917 годах участвовал в трёх его знаменитых выставках.
В 1918 году, окончив учёбу в Казанской художественной школе, Александр Эрастович возвратился в Уфу и сразу оказался в гуще художественной жизни города: работал над станковыми и монументальными произведениями, оформлял спектакли, выезжал на этюды в индустриальные центры Урала, преподавал. В 1919 году не без влияния кубофутуристической живописи Бурлюка и постимпрессионизма Сезанна создал свой знаменитый пейзаж «Дворик на даче», особое внимание в котором уделено вопросам колористической и композиционной культуры и конструктивности формы. Эти же творческие задачи объясняют принципиальный для Тюлькина интерес к натюрморту и пейзажу, хотя, бесспорно, что этот интерес подпитывался и его страстной влюблённостью в жизнь, в её многообразные проявления: Тюлькин обладал даром особой эстетической чувственности, без которого не могли появиться его знаковые произведения — «Натюрморт», «Гортензии», «На родине Нестерова», «Праздник на окраине», «Уфа. Шиханы», «Уральские россыпи», «Цветущие окна» и другие. Этим же гедонизмом объясняется и его влюблённость в мотив цветения. Трогательные в своём недолгом цветении сирень, яблоня, вишня, торжественные пионы, розы и комнатные гортензии — эти привычные для человеческого глаза мотивы — звучат в живописи Тюлькина символами весеннего обновления природы и продолжения жизни.
Эстетика прекрасного — и в композициях, посвящённых историческому прош­лому башкирского народа: таковы картины «Накануне праздника в башкирской деревне» (1930‑е?) и «В избе Салавата» (1965). «Играя» с фактурами и цветом различных форм, Тюлькин, как в своё время Бурлюк, восхищён в них красотой произведений башкирского традиционного искусства и гармонией народного быта. При этом трудно поспорить с мнением, что одним из первоисточников этой жизнеутверждающей и одновременно национальной темы стал для Тюлькина его же «Натюрморт» 1920 года: энергетика жизни, восторг перед невероятной красотой предметного мира, выразившийся впоследствии в таком же восторге перед красотой мира природы, — основной эмоциональный лейтмотив этого произведения.
Вся жизнь Александра Эрастовича была связана с Уфой, которую он изображал как в её патриархальном очаровании, так и преображённой, индустриальной, с растущими день ото дня новостройками. Лирик по природе, он создал живописную поэму об Уфе, о родной башкирской земле: уфимские овраги и шиханы, река Белая, тающий снег, цветущие деревья и нежные первоцветы — эти, казалось бы, обычные мотивы приобрели в его произведениях значение мотивов вселенских, а красота привычного стала красотой исключительной. Она начиналась для него у порога его дома на улице Волновой, стоящего на высокой бельской круче и утопающего по весне в сиренево‑яблоневом «дыму». Этот дом (с 1994 года — Мемориальный дом-музей А. Э. Тюлькина в статусе филиала Башкирского государственного художественного музея им. М. В. Нестерова) и этот «дым» составили эмоциональный контекст многих его произведений. Среди них — картины 1960‑х годов «Дворик» и «Яблони цветут», ставшие своеобразными «портретами» дома на Волновой и вошедшие в серию произведений, посвящённых важнейшей теме в живописи Тюлькина — теме уфимских окраин. В письме к ленинградскому художнику А. И. Лапирову от 29 апреля 1970 года Тюлькин писал, что всю свою жизнь прожил в Архиерейке, а мечтал о Тициане. Своеобразной иллюстрацией этих слов стал пейзаж «Обрыв» (1950). Отличающийся пастозностью мазка, лучезарностью колорита, невероятной пластичностью форм и одновременно демократизмом образа, «Обрыв» звучит символом привычной «овражной жизни» с непритязательными домами, полуразвалившимися заборами, утлыми лодками. Этой же теме посвящены картины «Ледоход» (1963) и «Чёлн смолят» (1964). Окраина для Тюлькина — это «разгульная слободка Архиерейка», раскинувшая­ся по берегам реки Белой и как бы изначально оторванная от большого мира; это глубокий и густонаселённый овраг с множеством потайных уголков, где у каждого обитателя — свои радости и печали. Но Тюлькин далёк от социальных проблем: Архиерейка привлекает его красотой земли — разноцветьем её пластов, выразительностью рельефа, высокими травами и дикими цветами. Колористические особенности натуры переданы сложными тональными соотношениями и матовостью живописной поверхности, напоминающей старую фреску: этот эффект достигается любимым материалом Тюлькина — темперой.
Торжество жизни, величие и красота природы — эмоциональный контекст пейзажей «На родине Нестерова» (1946), «Уфа. Шиханы» (1953), «Уральские россыпи» (1950–1953), «Малый Таганай» (1965). Они — ещё одна вершина творчества Тюлькина: репрезентативность образов достигается в них синтезированием достоверности мотива — его природной величественности — и тонального благородства колорита, построенного на доминировании холодных тонов, в основном серебристо-серых и сине-зелёных, «согретых» оттенками охры и красного. Перед нами — обобщённый образ башкирской, уральской природы, трактованный художником как центр мироздания. Так, простой и узнаваемый мотив трансформируется в образ эпический, монументальный, поэтому неслучайно, что именно Тюлькин, на протяжении не одного десятка лет впитывавший живописные уроки М. В. Нестерова, стал одним из основоположников эпического пейзажа в современной живописи Башкирии. Этим же источником объясняется и появление в его творчестве пейзажа «На родине Нестерова», посвящённого памяти великого уфимца и являющегося в этом смысле первым примером пейзажа мемориального: в нём действительно всё нестеровское — ёлочки, берёзы, река, шихан, величие и тишина уральского простора.
Особое место в живописном наследии Тюлькина занимает картина «Голубец» (1942) — одно из самых пронзительных его произведений. Оно написано в самый трагический для советского народа период Великой Отечественной войны. Колористически решённое в излюбленной художником серо-серебристой гамме с яркими вспышками красного цвета, это произведение отличается предельной образной выразительностью и мощью эмоционального воздействия: «Голубец» — душевный отзвук (если не крик!) глубоко страдающего художника, оплакивающего своих соотечественников, погибших на войне. Продолжением этой темы, но в контексте долгожданного счастья Победы, звучит другой его «овражный» пейзаж-картина — «Праздник на окраине» (1948).
В основе художественного мышления Тюлькина, несмотря на раннее увлечение разными «измами», лежат традиции русского реализма. В этом убеждает и его собственное признание, звучащее сегодня творческим завещанием коллегам-художникам: «Я люблю фантазию. Прошёл через все направления в живописи ХХ века. Но в итоге… пришёл к выводу, что выше натуры… нет ничего. Надо всё брать из жизни. Фантазию — тоже! Жизнь — бездна!»