ГЕОРГИЙ ИСААКЯН: УФИМСКИЕ СТРАНИЦЫ

— Уфа в вашей творческой биографии отмечена пятью оперными постановками и представляет довольно протяжённый период. Поделитесь, чем он вам дорог.
— Для меня это целый жизненный этап и пять очень разных спектаклей. Особым предметом гордости является то, что начиналось всё в 2007 году с оперы «Послы Урала» Загира Исмагилова, которая исполнялась на башкирском языке. Я знал наизусть весь текст, что не раз вызывало изум­ление артистов во время репетиций. Но должен сказать, что это и норма режиссёрского этикета, и одновременно то, что позволяет быть с материалом на «ты».
Постановка башкирской национальной оперы была очень интересным опытом, и в процессе работы мы сделали для себя много открытий. Например, то, что принято считать башкирским национальным костюмом, — абсолютно рукотворная вещь, созданная в середине XX века для ансамбля народного танца имени Гаскарова. А нас интересовали истоки, потому что настоящий, «корневой», костюм, орнамент и силуэт очень отличаются от того, что сегодня принято считать неким национальным стандартом. Должен сказать, были большие дискуссии по поводу костюмов при сдаче спектакля. Столь же интересно было разбираться в сложном устройстве мифов, да ещё и в сочетании с религией и современным социумом, как это было представлено в спектакле.
Спустя три года был «Князь Игорь», которого мы создавали вместе с роскошным художником и моим другом Эрнестом Гейдебрехтом. Именно после той работы он на многие годы стал любимым художником Башкирского оперного театра и уже без меня выпустил там множество спектаклей. Тогда же мы впервые встретились в работе с Аскаром Абдразаковым, с которым подружились задолго до того. На премьере он пел партию Хана Кончака.
В 2012 году была поставлена «Школа влюблённых, или Так поступают все женщины». Спектакль стал нашей первой совместной работой с Хартмутом Шергхофером, одним из интереснейших художников Европы. В тандеме с ним совсем недавно мы поставили в Москве на сцене «Геликон-Оперы» «Орландо, Орландо». У уфимской постановки были потрясающая музыкальная составляющая во главе с дирижёром-постановщиком Артёмом Макаровым и роскошные певцы во всех партиях. Я помню, какая была трудность выбора, кто в какой день споёт и в каком сочетании, — настолько все были чудесны!
В конце 2015 года была знаковая работа не только для нас, но и для всего российского пространства — опера-оратория «Геракл» («Геркулес») Генделя. Она произвела фурор в Москве!
— Да, но до этого был скандал в Уфе…
— Скорее, это была попытка одной персоны спровоцировать скандал. Потому что, по представлениям некоторых, опера — это когда «дорого и богато», а если решено конструктивно и аскетично — то уже не опера. На самом деле абсурдно обсуждать подобное в XXI веке.
Мне было довольно просто это пережить, потому что до этого я два десятка лет проработал в Перми и сталкивался с подобными ситуациями многократно. Почему тем, кто пришёл после меня, было проще устанавливать контакт с аудиторией? Там сама почва была полита «кровью» этих «битв». К тому времени было поставлено такое количество спектаклей, взламывающих привычные представления о том, что есть опера и балет… Поэтому к моменту моего ухода Пермский театр оперы и балета уже совершенно иначе отражался в сознании зрителя.
Что касается «Геракла», то, конечно, он был вызовом. Во‑первых, потому что это барочная опера, что само по себе вызов для нестоличного театра. Во‑вторых, потому что было непривычное для многих сценическое решение, где зритель должен был находиться в постоянном диалоге с музыкой, драмой и самим собой. Конечно, мы были защищены музыкальным качеством. И оркестр во главе с главным дирижёром Артёмом Макаровым, и певцы были феноменальные! Причём у нас было два полноценных и бескомпромиссных состава. И, кстати, это был тот редкий случай, когда эксперты «Золотой маски» отобрали спектакль на гастролях в Москве (в рамках фестиваля «Видеть музыку» — прим. Г. Я.), и с этого, собственно, всё и началось. В конечном итоге, как вы знаете, спектакль получил специальную премию «Золотая маска» «За музыкальное и вокальное мастерство» (лауреатами стали дирижёр-постановщик Артём Макаров и исполнительница партии Иолы Диляра Идрисова — прим. Г. Я.)
И, наконец, «Фауст» Гуно, недавно показанный на Новой сцене Большого театра России в рамках фестиваля «Видеть музыку».
— Мне показалось, что там уфимский «Фауст» смотрелся по-другому. На премьере ослеплял китч, хотя было понятно, для чего он и что за ним скрывается. Во время же фестивального показа в Москве того вызывающего «фасада» словно не существовало, но была история одинокого человека. Это было очень пронзительно и очень больно. Удивительно, почему так происходит?
— На самом деле этот текст не возник неожиданно. Он был. Вы пересмат­ривали спектакль, уже зная его, и поэтому могли снимать следующие слои.
Да, этот спектакль во многом вызывающий. И зелёные крылья Мефистофеля, и сцена с золотым тельцом, и ария Маргариты в бутике — из разряда, что называется, «вырви глаз». Всё это намеренно отвлекает и одновременно создаёт необходимый контраст, особенно к крайним частям и цент­ральной сцене в саду, которая вдруг выламывается из этого китча и становится очень интимной и болезненной. Это один момент. Во‑вторых, большое значение в разнице зрительского восприятия имеют различия контекстов и пространства.
— Вы имеете в виду то, что в столице другая репертуарная афиша и более искушенная публика?
— И это тоже, конечно. Если вы помните, во время премьеры «Фауста» в Уфе тоже был скандал и даже попытка запрета отдельных сцен. В Москве спектакль изначально был лишён подобного контекста. Поэтому человеческая история смогла выйти на первый план и обнажить ту безумно болезненную тему путешествия одной человеческой души, которая находит своё отражение в трёх разных персонажах.
Кроме того, восприятие спектакля зависит и от пространственного фактора. Новая сцена Большого театра оперирует другим фокусным расстоянием, где публика отдалена. В Уфе зал расположен ближе к сцене, поэтому тот вызывающий антураж спектак­ля, да ещё и в сочетании с блеском обрамляющего сцену золотого портала и лож, буквально «наваливался» на зрителя. Плюс размеры сцены отличаются в два раза. Если в Башкирском оперном театре декорации «Фауста» занимали портал сцены целиком, то в Москве получился эффект передвижного театра в огромном пространстве собственно сцены. И то, что на премьере было «чересчур», в других условиях получило дополнительный воздух и «широкое дыхание».
— Георгий Георгиевич, что чувствует режиссёр-постановщик, когда вновь встречается со своим спектаклем спустя какое-то время, как это было с «Фаустом» в Москве?
— Мне трудно выразить эмоции словами. Уфимский «Фауст» был поставлен сравнительно недавно, год назад. Но за этот год у меня случился целый цикл сложных и больших работ — «Орфей» в Детском музыкальном театре им. Н. И. Сац, «Один день Ивана Денисовича» в Большом театре, «Орландо, Орландо» в «Геликоне», «Ермак» в Красноярске, «Руслан и Людмила» в Астрахани… Поэтому я успел в каком-то смысле подзабыть «Фауста» и во время репетиции в Большом театре местами открывал его для себя заново. Когда ты внутри постановочного процесса, то многие нюансы сочиняешь в пылу творческого порыва и воспринимаешь спектакль как некую цельность. А когда долго не видел, начинаешь замечать эти подробности и оценивать свою работу со стороны. В этом смысле режиссёр «Фауста» несколько раз меня приятно удивил (смеется).
— Что наполняет творческую жизнь Георгия Исаакяна сегодня?
— Кого именно? Художественного руководителя Детского музыкального театра имени Н. И. Сац? Президента Ассоциации музыкальных театров России? Или режиссёра Георгия Исаакяна?
— Всех троих.
— Много всего. В театре, который я возглавляю, ожидается глобальная реконструкция. При этом творческая жизнь не останавливается. В марте мы готовим российскую премьеру камерной оперы Филипа Гласса «Les Enfants Terribles» («Жестокие дети»). Этот год будет юбилейным для Ассоциации музыкальных театров (ей исполнится двадцать лет) и для фестиваля «Видеть музыку», который пройдёт в пятый раз. Надеюсь, в рамках последнего нас ожидает очередной интересный диалог столичного зрителя с моей любимой Уфимской Оперой.