«Растворяясь душой в простоте…»

Автор — Елена Попова

Его улыбка — где он взял её? –
Согрела всех мучительно-влюблённых,
Униженных, больных и оскорблённых…
И. Северянин

…Время не лечит. И чем дальше, тем отчетливее становится ясно, что эта утрата невосполнима.
При всей внешней лёгкости и ироничности, Владимир Абросимов к себе всегда был беспредельно требователен. Таково было его профессиональное воспитание — актёрскому мастерству он учился в Уфимском государственном институте искусств на курсе Габдуллы Гилязева, а режиссуре — в Высшем театральном училище имени Бориса Щукина у легендарного педагога, профессора Александра Поламишева.
Такова была и его личная философия театра — искусства, вбирающего в себя всё: литературу, живопись, кино, историю, религию. Интеллектуальная глубина в нём сочеталась с эмоциональной подвижностью, текст — с контекстом, мирское — с вневременным.
Можно было бесконечно наблюдать за тем, как от репетиции к репетиции Владимир Сергеевич шёл к своим образам: иные рождались легко и сразу, поддаваясь невероятной природной актёрской органике; другие могли не получаться долго, заставляя его мучительно искать логику поведения, нужные интонации, пластику.
Он мог балагурить в актёрских коридорах, перед началом спектакля забалтывая партнеров до изнеможения. Но звучал третий звонок, и Абросимов, обрывая на полуслове недосказанную байку, оставлял в кулисах всю бытовую суету, пересекал невидимую зрителю черту и становился шекспировским Лаэртом, гоголевским Пироговым, горьковским Коломийцевым, Шмагой, Аздаком, Мистером Уэббом, Господином Ибрагимом…
Сыгранные Владимиром Абросимовым герои (а их за сорок с лишним лет было около сотни!) продолжают жить в зрительской памяти. Он обладал какой-то удивительной способностью со сцены говорить с каждым сидящим в зале. Его с прищуром взгляд пронзал темноту партера, добирался до лож и последних рядов балкона, на его улыбку, пробивающуюся сквозь седоватые моржовые усы, невозможно было не ответить.
Абросимов, бесспорно, был одним из любимых актеров Михаила Рабиновича. Их профессиональная и человеческая дружба началась в знаменитом СТЭМе при авиационном институте, где Михаил Исакович был режиссёром, идейным вдохновителем и творческим лидером, а Владимир Сергеевич в качестве директора возглавлял административную часть. Надо сказать, что о сцене в те годы Абросимов ещё даже не задумывался. Но стечение обстоятельств, общие интересы и взгляды решили его дальнейшую судьбу, и через несколько лет линии жизни этих больших мастеров своего дела снова пересеклись — на этот раз в Русском драматическом театре. Когда они работали вместе, это был по-настоящему понимающий друг друга тандем актёра и режиссёра.
Если говорить об актёрской теме Владимира Абросимова, то первое, что сразу приходит на ум, — это, конечно же, удивительное человеколюбие и всепрощение. В кажущейся простоте его героев вдруг неожиданно открывалась глубина, их неповторимость и уникальность, их житейская и философская мудрость.
Вот его обыкновенный деревенский мужик Тимофей, по нелепой случайности прямо перед долгожданными именинами сломавший ногу, — что может быть в нём сложного? Ан нет! Бытовая история в комедии «Семейный портрет с посторонним» вдруг обретала бытийное звучание. Когда среди всеобщей неразберихи, путаницы, громкоголосого бедлама, который творился вокруг, забытый всеми на собственном празднике, Тимофей-Абросимов затягивал пронзительную горькую песню, шум обрывался, и вдруг оказывались неважными сиюминутные дрязги, а главным становились любовь к ближнему, внимание к нему и всеобъемлющая доброта. И тогда за одним столом не оставалось посторонних, а все становились родными людьми.
А потом был спектакль «Очень простая история», где Абросимов играл грубоватого рачительного Хозяина. Неспешной походкой, в тяжёлых рабочих сапогах заходит он в сарай, осматривал хозяйство, подлаживал замок… И вылавливал из-за некрепко прибитой доски в заборе нерадивого соседа, потихоньку приворовывающего у него самогоночку… Да еще и сын этого неудачника влюбился в любимую хозяйскую дочку. Где ж справедливость? Абросимов распалялся всё больше, а попавшегося под руку жениха гнал взашей! Непреклонен он был, и узнав о беременности родной Дашки, — даже на дух подпустить к себе соседское семейство не соглашался! Но ведь не со зла, от обиды!.. А потом растерянно стоял, безвольно опустив трудовые руки, когда Сосед, не выдержав сыновних упреков в непутёвости, достал ружье и…
В финале, от которого в душе разливалась невероятная теплота, Хозяин-Абросимов, пробравшись тайным соседским лазом в свой собственный сарай, доставал припрятанную в сене бутылочку, наливал стакан за помин его грешной души и с комом в горле произносил: «Внучку не увидит…» А через мгновение, сокрушаясь, с упрёком добавлял колко и горестно одновременно: «Из моей двустволки…»
Большая любовь ко всему живому заставляла Владимира Абросимова остро чувствовать боль всех обиженных и обделённых своих героев, которые мало подарков получали от судьбы. И главным в этом ряду персонажей был, пожалуй, Шмага в комедии «Без вины виноватые» Островского. Гол как сокол: под стареньким, но еще сохраняющим вид пальто — ничего, кроме манишки; из сигар предпочитает один сорт — чужие. Но в многоликом мире театра, где часто всё не то, чем кажется, он один сохранял истинное лицо, а значит, и честь. Потому и выбрал его в товарищи юный Незнамов, что почувствовал в стареющем артисте настоящее благородство. Этот Шмага точно знал, что если в жизни процветает лицедейство, а на сцене царят лицемеры, то место настоящих артистов — в буфете!
Совершенно неожиданным было назначение Владимира Сергеевича на роль Ивана Коломийцева в драме «Последние» Горького. Но режиссёр Александр Поламишев настаивал: только он! Тем более что в ранних постановках Александра Михайловича Абросимов играл весьма успешно: о Присыпкине в «Клопе», а потом о Поручике Пирогове в спектакле «Ах, Невский!..» много писали театральные критики и нередко говорили зрители.
Бывший дворянин, помещик, пошедший служить в полицию, Иван был человеком подлым, трусливым. Кажется, Горький как автор лишил его всех положительных человеческих качеств. И поначалу Абросимов в этой роли был страшен: гнев Ивана перерастал в ярость, готовую смести всё вокруг. Но фантастическое обаяние и удивительная особенность актёра даже в самом большом подлеце разглядеть Человека позволила ему создать образ, к которому зритель, несмотря на все его грехи, не может не проникнуться — нет, не сочувствием! — состраданием…
Не только психологический театр был подвластен Владимиру Абросимову. В романтической притче «Кавказский меловой круг», поставленной по пьесе Бертольта Брехта, он в роли Рассказчика виртуозно существовал в эстетике театра эпического. Весь в чёрном, как и положено отстраненному повествователю, он выходил на сцену, раскладывал на пюпитре текст, сдержанным кивком головы давал небольшому оркестру команду к началу действия. И поначалу рассказ его был не более чем констатацией событий — в некогда славном городе Нуке произошло восстание князей, и новорожденного наследника престола мать, ударившаяся в бега, забыла, бросила на произвол жесткой судьбы. Судьбы, ниспославшей младенцу другую Мать — молодую судомойку Груше, которая не смогла пройти мимо и в счастливый день помолвки со своим женихом Симоном обрекла себя на долгий путь испытаний…
Рассказчик-Абросимов, как сам фатум, был строг и непреклонен, когда буквально приказывал ей: «Останься! Помоги!» И вместе с тем был пронзительно нежен, когда Груше с ребёнком, перейдя через опаснейший ледник и оставив преследователей позади, обессиленная, но счастливая утыкалась ему в плечо. Это он, Рассказчик, вёл Грушу через все испытания, заставляя её столкнуться с самыми большими жестокостями этого мира — равнодушием, насилием, голодом, унижениями, страхом, принимая личину зла в лице, скажем, трусливого брата Лаврентия. Абросимов менял детали костюма и становился другим — мелковатым подлецом, любой ценой спешащим избавиться от сестры с её незаконным ребёнком.
Но на счастье Груше Рассказчик всегда был рядом и был готов в любую минуту протянуть ей руку помощи. В самый страшный момент, когда вернувшаяся кровная мать требовала возвращения ей малыша, Рассказчик-Абросимов облачался в судейскую мантию и вершил суд над матерью родившей и матерью воспитавшей. Деревенский простак Аздак судил не по закону, а по справедливости, куражился и веселился, сделав своё дело, и с позором прогонял ту, которая ради состояния, причитавшегося брошенному ею сыну, готова была разорвать его, но вырвать силой из соломонова мелового круга.
Он устало снимал душный парик и мантию, подходил к Груше и её вернувшемуся жениху Симону и отцовской рукой обнимал их за плечи, благословляя на долгую счастливую жизнь. А сам убегал в глубину зрительного зала, вдаль. И вместе с Аздаком уходил и Рассказчик, ведь теперь за Груше можно было не беспокоиться. Круг замкнулся!..
Одной из последних ролей, сыгранных Владимиром Абросимовым на сцене родного театра, стала роль мудрого, взращенного солнцем Господина Ибрагима — араба, живущего на Голубой улице Парижа. И в этом герое Владимира Сергеевича было по-чеховски прекрасно всё: и лицо, озаряемое самой открытой улыбкой на свете, и одежда — свежая холщовая рубашка, и фартук с большими карманами (что ещё нужно скромному лавочнику?), и душа, распахнутая всем и каждому, особенно брошенному родителями еврейскому мальчишке Моисею, и мысли, когда на все вопросы бытия есть только один главный ответ: «Так написано в моём Коране, Момо!..»
…Во дни сомнений, в любую житейскую стынь, случайная ли встреча с Владимиром Сергеевичем на уфимских улицах и в театральном закулисье или намеренное свидание с его героями в темноте зрительного зала, всегда помогали рассеять самые чёрные тучи. Он всегда говорил тебе самые нужные слова — даже, если это были всего лишь слова роли. Слова, которые долго ещё будут звучать в памяти…