ТЕПЛО ЗЕМЛИ

«События детства не проходят,
но повторяются, как времена года».
Элинор Фарджан.

В Уфимской художественной галерее состоялась выставка Владимира Алексеевича Панченко, одного из старейших представителей нашей школы живописи, начатой А. Э. Тюлькиным. Современница эпохи, искусствовед Альмира Янбухтина писала о том времени: «Александр Эрастович – педагог-легенда, повлиявший на формирование, развитие и корневой системы, и кроны башкирской живописи… Среди его учеников‑шестидесятников – Б. Домашников, А. Пантелеев, А. Лутфуллин, Н. Пахомов, В. Позднов и другие разноплановые художники. Эту традицию подхватили и стали развивать художники следующего поколения, среди которых М. Кузнецов, В. Винокуров, В. Панченко и многие другие». Традиция башкирского пейзажа соединилась с художественной выправкой московского академического художественного училища «Памяти 1905 года», которое Владимир окончил в 1967 году.

Большие пространства влекли Володю Панченко с раннего детства. Он вырос среди раздольных степей и перелесков Мелеузовского района, в деревне Антоновка. «Это незабываемое впечатление детства, когда взбегаешь на горку и перед тобой открывается знакомый, но всегда по-разному великолепный вид. Замираешь от восторга, перехватывает дыхание от всей этой бескрайней красоты. Залитая солнцем долина с сияющим озерцом, опушённая роскошными серебряными вётлами, запах полыни и чабреца, тёплого луга и пашни, огромные облака и свежий ветер…». Это ощущение безотчётного счастья детства, когда остро чувствуешь тепло и свет родной земли, Владимир Алексеевич старался впоследствии перенести на картины. Сколько себя помнит — рисовал. Ребяческие рисунки бережно хранила его бабушка, баба Алёна, она развесила их в избе и на внутренней стороне сундука — для пущей сохранности.
Любовь к безбрежным далям, панорамное зрение ещё больше развились в нём, когда служил на Тихоокеанском флоте, ходил на знаменитом крейсере «Адмирал Лазарев» и, уже не боясь океанической грандиозности пространства и качки, вбирал в себя цвет и мятежность штормовых туч, перспективу и воздух. Это импрессионистическое внимание к световоздушной среде осталось на его полотнах и по окончании училища, уже в Уфе.
Он разворачивает свои пейзажи, как шкипер морские карты. Только вместо моря — задушевные башкирские дали и просторы, куда ни кинь взгляд. (Забавно, что африканский студент, забредший на выставку в Уфимскую художественную галерею, горячо утверждал, что именно таковы просторы его родной саванны в Кот-д’Ивуар, и что эти картины согревают ему сердце.) Просторы Башкирии художник избороздил вдоль и поперёк. Более двадцати лет он возил по самым отдалённым уголкам республики передвижные выставки от музея М. Нестерова. В каждой поездке старался по мере возможности набросать хотя бы пару своих этюдов с тем, чтобы дома не торопясь довести их до состояния полноценной картины. Это и аксаковские места («Надеждино», «Погост над Надеждино»), и горные отроги, ландшафты «На родине Ахмата Лутфуллина», и «Мурадымовское ущелье», и «Бельские дали», «Отчий край», «Лето в Антоновке» — огромное количество мест и настроений. Даже в изображениях нефтепромыслов (а художник в начале творчества приобрёл известность как индустриальный пейзажист) видно такое взаимодействие природы и человека, где природа главенствует. «Природа — как колыбель. Она ритмична, как море» (В. А. Панченко). Приливы и отливы скрытых и явных ритмов мы видим в линии горизонта и волнистой гряде облаков, в покатых плечах холмов и фигурных строчках лесопосадок и рощ, прошивающих эти холмы, в переборах стволов, в линиях тропинок и трасс.
Академик Дмитрий Лихачёв в статье о русском пейзаже писал об эстетике параллельных линий, созданной самой природой и человеком в унисон с ней, точно голоса в многоголосых песнопениях. «Пахарь укладывал борозду к борозде; так кладётся в избе бревно к бревну, жердь к жерди, а сами они выстраиваются в ритмичный ряд над рекой или вдоль дороги». Лихачёв говорил о ритмах раздольной воли, звучащих в протяжной песне, которая особенно хорошо поётся в «полюшке-поле». В этом отражается размах народного характера, как и быстрая езда, и удаль молодецкая («удаль» — «даль»). Это стремление к воле, народное восприятие необъятности природы присуще пейзажам Панченко.
Над землёй господствуют небеса. Небо управляет полосами света и тени на полях, и они послушно ложатся контрастными платками-плоскостями, соблюдая эстетику параллельных линий. Дороги, земные и небесные, идут параллельно, равняясь на горизонт. Для отображения этих эффектов недостаточно просто ясной лазури или пасмурной суровости серого. Его небеса как следует взболтаны, перемешаны и выплеснуты на холст, казалось бы, случайной серебристой взвесью. Небеса — это «лёгкие» его картин, они сообщают им движение, вдохи и выдохи. На его театре почти всегда немного ветрено. Но это добрый, тёплый ветер, несущий запахи земли, милые с рождения, той земли, которую художник до сих пор не устаёт писать — весеннего чернозёма и травлёного первым морозом древесного листа, запахи колёсного дёгтя и прибитой дождём просёлочной пыли, сладкий аромат сенокосных трав и рассветной озёрной свежести. («Первый снег», «В отчем крае», «Воскресный день на Уфимке», «Радуга над хлебным полем»…).
Лики родной земли во всех проявлениях — предмет лирического вдохновения Владимира Алексеевича. Если природу Левитана называют пейзажем настроения, то природу Панченко можно назвать «пейзажем интонаций» — негромких, неброских, деликатных, порывисто взволнованных или умиротворённых. Человек только подразумевается на этих картинах, домишки, лошади, далёкие фигуры людей — для сравнения масштабов, для обозначения вечного единства природы и человека. Сам он говорит о своих «лироэпических» работах, что всё-таки они просто лирические, так как личного в них больше. Не касаясь внешней конъюнктуры, политической и социальной, он создаёт произведения полифоничной жизни души — переживаний, чувств, эмоциональных реакций, на которые глядит сквозь пейзаж. И если наше формирование происходит в раннем детстве, а образ детского мира проходит с нами через всю жизнь, то этот теплокровный простой пейзаж с озером между холмов и со старою ветлой — верное подтверждение словам Яна Амоса Каменского: «Только то в человеке прочно и надёжно, что всосалось в его природу на первой поре его жизни».