МАСТЕРСКАЯ КАК ХРАМ

В самом начале знакомства с пейзажным творчеством Анвара Кашаева проникаешься его вниманием к изображению простых, ничем не примечательных деревьев, и в сердце отзывается их тихая одухотворённость. Говоря по правде, редкий художник сейчас смотрит пристально на этих безымянных персонажей природы. Мало кому интересна их скромная мягкая пластика, переданная без пафоса и гротеска, желание рисовать их вот такими — неброскими и безмятежными, полными лирики. Деревья на пейзажах Кашаева — нежная сеть капилляров‑ветвей, характерные для каждой породы задумчивые позы, еле заметная изменчивость в разные времена дня и года — говорят о глубинной чуткости понимания природы. Они насыщают картины ровным, здоровым дыханием, как и положено «кровеносным сосудам Земли». Они особым образом обволакивают, организуют атмосферу, чувственную среду картины. Для Анвара Шакировича деревья — как олицетворение разветвлённых, непредсказуемых, непростых людских судеб («Две судьбы», «Старые деревья», «Одинокое дерево», «Старые березы»). Он говорит: «Для меня природа — высшее существо. Своими картинами хочу помочь людям почувствовать её красоту. Люди проходят, не замечая красоты вокруг них, моя задача — остановиться перед ней».
А как же иначе? Ведь его босоногое детство прошло среди берёзовых перелесков, сосновых рощ и дубрав в деревне Акбулат Фёдоровского района Башкирии. Заливные благоуханные луга и родники этого заповедного уголка у южных отрогов Уральских гор — это родники его вдохновения. Их носит он с собой всю жизнь, к ним припадает, возвращаясь из далёких краёв.
По родным рощам и полям томилась его душа и в юности, в Средней Азии, где было много солнца, но мало леса, зелени. Он жил в Чимкенте, работал каменщиком и бетонщиком, помогал восстанавливать Ташкент после землетрясения. Вольнослушателем учился в художественном училище в Душанбе. Родные в один голос советовали ему поступать в политех, чтобы стать инженером или строителем. Но он ничего не мог с собой поделать — неистово хотел рисовать. Именно это страстное желание привело его в Уфу, в училище искусств, к замечательному преподавателю Вячеславу Николаевичу Баскакову. Потом они на всю жизнь остались друзьями, когда учитель переехал в Коломну, годами переписывались. «Это был с большой буквы человек, тончайший знаток искусства Востока, древнего Китая и Японии. Служение Искусству для него было священным. Он сравнивал его с личным подвигом сродни подвигу Александра Матросова, и никак иначе».
Этот священный огонь учитель передал и Анвару. Вершиной подвижнического искусства для него всегда остаются шедевры Андрея Рублева, Феофана Грека, Дионисия, где так сильно единство мысли и духа. Их образы, репродукции икон и сейчас с ним в его мастерской, они незримо ведут его, указывая путь. Чтобы достичь истинного мастерства, необходимо до глубоких корней, «до мельчайших косточек» знать изобразительную культуру прошлого, считает он, и главное у старых мастеров — высочайшая сила духа. Без настоящей, а не нарочитой духовности, которая видна сразу, с первого взгляда на картину, нет мастера, а её — духовности — остаётся всё меньше и меньше в работах современных живописцев.
Этот огонь был подмечен старшими друзьями и собратьями по кисти. Ахмат Лутфуллин прозвал его «святым Януарием» (Анварием), а Михаил Назаров — Дервишем, отречённым от суеты. Для самого Анвара Шакировича непререкаемыми и последними авторитетами остаются наши живописцы старой школы — А. Э. Тюлькин, Б. Домашников, М. Назаров, А. Лутфуллин, А. Ситдикова, искусствоведы А. Янбухтина и Э. Фенина.
Статья Михаила Алексеевича Назарова об Анваре Кашаеве, обнаруженная случайно, явилась для меня ключом к стилю этого художника и настоящим откровением, тем более что каждое слово этого мастера, недавно покинувшего нас, имеет особую ценность. В ней он говорит о том, что в картинах Анвара — большой простор для солнца, всепроникающего солнца, заключённого «в интимную среду конкретного места». Не могу не привести отрывки из той статьи: «Он, как у Огнивища, озарён бурлящим пламенем. Но на своих холстах умеет быть сдержан и загонять стихию своего восторга в состояние идеальной гармонии, где есть идея об идеальном образе. Он романтик. Он последователь лучших романтических традиций. Им и только им доверяет право на служение, восхождение по ступеням к Истине, утверждающей Бытие как дарованное Счастье».
«Ностальгический характер его работ — это вводная часть его картин, скорее, сюжетная доля, легко видимая, а основное содержание картины — её одухотворённая Идея о совести как вечном поклоне перед Вселенским стоицизмом бытия, и тут он как первородный Лирик».
«Архитектура каждой его картины продумана безупречно. Членение размеров, выявленность сочетаний по отношению к формату плоскости в зависимости с замыслом автора сопоставлены и обработаны с любовью и терпением ювелира». Михаил Назаров, 2011 год. (Те, кто знал Михаила Алексеевича, кому близок «высший реализм» его неоавангарда, должен сразу узнать интонацию, яркость и негромкий, но мощный тембр титанического мастера).
Что к этому можно добавить? В живописи и графике Анвара Кашаева действительно много «внутреннего» солнца, разного для разных сезонов, которые и дают названия его работам. В них дышится легко, они не просты, но понятны. Его картины почти никогда не привязаны к текущим событиям, время на них — «всегда». В них, как в смене любых времён года, присутствует особый воздух грусти («Грусть», «Грустный день» и т. д.). Но это светлая, есенинская грусть по преходящей и всё же вечной красоте мира.
В прошлом году Анвару Шакировичу исполнилось семьдесят, но его характер остался прежним, пылающим священным огнем служения Прекрасному, мастерская для него — это храм. Пусть тихое «внутреннее солнце» улыбается нам с его глубоких, трепетных картин.