Все новости
Вернисаж
14 Декабря 2020, 03:30

БЕЗ ФАЛЬШИ

Огромной пёстрой птицей пролетает над нами тень нашего искусства, стремительно становясь прошлым, и нам всё реже удаётся поднять голову, чтобы рассмотреть её переливчатое оперение, то серенькое, скрытое до поры в тени, то блистающее под неожиданным лучом солнца удивительными красками. Таким ярким пёрышком, влетевшим в мемориальный дом-музей А. Э. Тюлькина из темноты запасников Нестеровского музея, стала выставка живописи Анатолия Платонова.

Автор — Эльвира Каримова

Огромной пёстрой птицей пролетает над нами тень нашего искусства, стремительно становясь прошлым, и нам всё реже удаётся поднять голову, чтобы рассмотреть её переливчатое оперение, то серенькое, скрытое до поры в тени, то блистающее под неожиданным лучом солнца удивительными красками. Таким ярким пёрышком, влетевшим в мемориальный дом-музей А. Э. Тюлькина из темноты запасников Нестеровского музея, стала выставка живописи Анатолия Платонова.
Она словно поддержала массивные белёные потолки и добавила тепла уютным милым стенам «дома у обрыва» воздушной атмосферой звонких пейзажей и задумчивой лирикой портретов, чьи голоса, казалось, негромко звучали в светлых комнатах. Этот дом не терпит фальши. Он слушал, он чутко резонировал с маковками церквей, с уральскими горами, с зимней свежестью деревенской улицы и пытливым взглядом башкирской девочки Кинъябикэ.
От владимирских просторов, где прошло детство художника — любовь заботливой бабушки, спасительная крапива полуголодных деревень, походы в лес, первые зарисовки, — юный Анатолий переехал с семьёй на запад, в Вильнюс. Здесь его ждал совершенно другой мир, другая атмосфера. Он брал частные уроки рисования у литовского художника Витаустаса Варанки, который получил французское художественное образование и первым заложил в ученике импрессионистическое восприятие мира, обратил его внимание на образцы западного классического и постмодернистского искусства. Страсть к живописи одержала верх над намерением юноши пойти по торговой линии — Анатолий поступил в Вильнюсский художественный институт, где учился у высокопрофессиональных педагогов, и, закончив его в 1955 году, по распределению оказался в Уфе. Здесь он женился и работал всю жизнь, совершая множество творческих поездок по республике и стране. Так, на его художественный стиль оказали влияние три школы, по его собственным словам: французская, литовская и классическая школа русской живописи. Природа и народ Башкирии стали ещё одной любовью художника.
Искусствовед Мария Платонова в подробном очерке о творчестве своего отца пишет: «Он хотел писать Уральские горы, самые старые горы Земли. Для молодого художника общение с неизвестной природой, общение с людьми, живущими в согласии с ней, было необходимо для формирования мировосприятия и творческой манеры». С конца 50‑х годов им было создано множество памятных образов жителей края и картин природы, привезённых с пленэров. Художник Риф Мударисович Абдуллин с теплотой вспоминает об их совместных поездках в Мияки, в Абзелиловский и другие районы: «Он очень полюбил горы и не уставал их писать. Однажды мы писали Лысые горы, и Платонов долго не мог найти образ, горы не удавались. Уже перед отъездом он вдруг воскликнул: «Я нашёл! Посмотри, какая м е д о в а я гора!» Он должен был найти для себя её образ, эпитет, чтобы родилось вдохновение. Это стало для меня уроком». Так же было и с портретами, которые «писал, когда уже не мог не писать». Они вкупе создают реалистичный, узнаваемый образ народа Башкирии и в то же время перекликаются с образцами западноевропейского искусства. «Кинябике»»,1958 год. Девочка-башкирка, задумчиво обхватив руками колени, сидит в сумраке комнаты на фоне тёмного покрывала. Её статичная, даже статуарная поза, её тихая одухотворённость и детская серьёзность, тёмная трактовка освещения и отсутствие бытовых деталей соотносятся с образами отроковиц Сурбарана и Мурильо, а ещё с «Девочкой-башкиркой в голубом» Касима Девлеткильдеева. Чистота и почти молитвенная кротость светятся в её лице, но угадываются и твёрдость характера, решимость встретить трудности жизни.
На выставке, кроме знаменитой «Кинябике», был и другой портрет девочки-башкирки в лиловом, более «дневной», мажорный по настрою. Душевно вписывается в горницу музея и портрет детей на безмятежном голубом фоне обойных узоров в стиле «наив» («Саша и Маша», 1974). Любимыми персонажами его всегда были дети и женщины как высшее выражение всего прекрасного в мире.
Отличный рисовальщик и портретист, Анатолий Иванович частенько помогал на выставкомах начинающим художникам, правил портреты, уже в бытность его председателем большого худсовета (был и малый худсовет) художественно-производственного комбината. Это были портреты советских вождей и министров. Заказы на них шли непрерывно и являлись для художников средством выжить, прокормить семью. С другой стороны, это занятие было хорошей портретной практикой для молодых. Однажды молодой Риф Абдуллин в сердцах закинул неудавшийся портрет какого-то деятеля в угол, сняв с подрамника и замазав начатое — не мог уловить сходство, а сдавать надо было наутро. Заглянувший в ту минуту Платонов потребовал натянуть холст, схватил кисть и тряпку, «там потёр, здесь добавил блик и пару линий, и через несколько минут смотрю — Рембрандт!».
Молодёжь очень тянулась к нему, и сам Анатолий Иванович был всегда готов помочь материально и советом, щедро дарил всем вокруг свои этюды и картины. Однажды устроил пир на весь мир, пригласив всех художников на свой юбилей в ресторан, молодых и старых, знакомых и незнакомых, невзирая на ранги и звания. «Такого внимания и размаха наше племя ещё не видело», — вспоминают художники Риф Абдуллин и Виктор Шарафутдинов, теперь сами ведущие педагоги института искусств. — Это был светлый, добрый, но и острый на язык человек, не выносивший любой фальши».
«Русская культура для него была неразрывно связана с историей христианства» пишет М. Платонова. Он не был религиозным человеком, но проявлял большой интерес к истории изобразительной и архитектурной культуры Руси. Поездки по стране выливались в серии пейзажей среднерусской красоты, где почти всегда были храмы, церковки, уральские и прибалтийские улочки и соборы. Он описал неброское обаяние Торжка, великолепный Ферапонтов монастырь с его шедеврами, росписями и сводами, церковь Покрова на Нерли, наблюдая, как изменчив её характер в разное время суток и сезонов года, как прекрасна она с разных ракурсов. В. Шарафутдинов вспоминает, как однажды Платонов на несколько месяцев неожиданно исчез, вроде поехал навестить приятеля в Вологду, и появился так же неожиданно с большой серией вологодских пейзажей, поразивших окружающих морозно-хрусткой, своеобразной красотой русского Севера.
«Его пейзажи затрагивают зрителя своей мелодичностью, — замечает искусствовед Валентина Мефодьевна Сорокина. — Они полны нюансов чувств, цвета, света, способных передать трепетную жизнь природы… В основе его творчества — традиции русской пейзажной школы». Оттого так хорошо, покойно и уютно было работам А. И. Платонова в славном тюлькинском «домике у обрыва», в домике, не терпящем фальши.
Читайте нас: