СНЫ О ЧЁМ-ТО БОЛЬШЕМ

Автор — Эльвира Каримова

В галерее современного искусства «Эрарт» в Петербурге открылась
выставка живописи Расиха Ахметвалиева

Так бывало в детстве. Просыпаешься и видишь сквозь сонные ресницы, как теплый свет плавится на еще синеватой стене беленой деревенской печи. Кое-где просвечивает рыжая охра кирпича и угадываются рельефные углы кладки; неясные тени затевают тихую игру с рассветными бликами сквозь ветерок пылинок, фрагменты штукатурки складываются в силуэты, лица.

Не оттуда ли, из детского полусна, взялся этот мягкий и ласковый строй, который Расих несет в себе и выкладывает на холст, может и сам не подозревая об этом, потому что это часть его естества?
Вернее, у него своя реальность, которая вдруг оказывается понятной и близкой другим. Расих начинал в то время, когда протестные настроения у студентов уфимского «худграфа» эпохи соцреализма проявлялись ярко и по-разному — рвались криком абстракций, многозначительно усмехались и горько плакали кривыми зеркалами экспрессионизма; кто-то, как его однокашник Юрий Шевчук, изливал душу в хриплых песнях — вариантов уйти от реальности было достаточно. Удаление от конкретики жизни — то был шаг смелый, взвешенный и в высшей степени трезвый; он остается актуальным и по сей день.
Вскоре после падения «железного занавеса» начались «беззаботные скитания» самого Расиха. Ему и группе башкирских художников выпала возможность увидеть Новый Свет, в Америке Расих работал около полугода. А затем и Старый Свет, в лице Франции, где художнику несказанно посчастливилось — его заметил известный галерист Робер Барту. Там пришло ощущение востребованности и уверенности в своей художественной манере. Там его картины засияли новым светом — ультрамарином и лазурью влажного воздуха Нормандии; в ранних работах было куда меньше синего, он пришел с воздухом моря. Знаменитые места, где начиналось искусство импрессионистов. Потом был Париж, но влажный воздух Онфлёра останется с ним во всех картинах.
Робер Барту назовет его последователем нового французского искусства 20х‑30х годов ХХ века. Что же касается стиля, то и французские искусствоведы не были уверены, какое название бы лучше подошло — легкий экспрессионизм? символический реализм? В конце концов сошлись на определении «très personnel» («очень личный»). Для Расиха, по его словам, «каждая картина — это живое растение, и никогда не знаешь, как она прорастет дальше. Я сам попадаю в игру, которую затеваю, и дальнейшее происходит уже как бы не от меня». Каждая картина в процессе работы несет новое вдохновение, словно теплый ветер с моря, а их, как видно из названий и состояний на его полотнах, бывает много, как и жизненных циклов — французское, испанское, американское, русское, византийское…
«Византийское вдохновение» (2005) «Мы — европейцы с поправкой на Византию» (А. Вознесенский) Возможно, это стены древнего собора — краски, сохранившиеся в генах: густая красная охра, сепия, теплый серый, сине-зеленый «тюркуаз», ноздреватый туф и солнечный песчаник; все эти случайные прорехи, трещины и потертости — выщербленные веками «окошки» в иные времена и измерения, едва заметные силуэты и линии, очерченные в исчезающем воздухе. Художник почти полностью растворен в атмосфере этих сводов, зато муза — модель — вдохновение — проступает на первый план — античной статуей, в которую он вдохнул новую жизнь. Тема «художник и модель» — одна из любимых в его творчестве.
За восточную струну в его живописи Расиха сравнивают и с «самураем с Монпарнаса» Цугухару (Леонаром) Фуджита. Сходство в живописной манере — подчеркивать пластику живописных пятен тонкими летящими контурами, строгий колористический отбор, порой почти монохромная гамма — тактичное, трепетное отношение к цвету и тональности, использование «молочно-белой дымки», а в изображении женщин — то же стремление к изысканной деформации очертаний, делающее силуэты более эфемерными и одновременно скульптурными.
Девушки на полотнах Расиха четко узнаваемы, их невозможно ни с кем спутать; их так и называют — «ахметвалиевские девушки». Он нашел свой код стилизации, где женские образы словно созданы, чтобы балансировать на грани телесного и небесного, как бы примиряя небо и землю. Грациозные, порой неуверенные изгибы и извивы, проступающие полурельефно-полупрозрачно из плоскости фона, с трогательной миниатюрностью ручек и ножек, с вытянутыми пропорциями тела, с пластикой, словно повторяющей фазы волны. И все же они очень земные и современно-живые, с их трогательно-серьезным выражением лиц, с сознанием своей важности и прелести, слегка игривые, манящие, проходящие мимо и ускользающие навсегда, — они изображены Расихом с тончайшей иронией и любовью. Мужское начало является нам и в других его любимых объектах — это всадники.
Изобразительная метафора всадников Расиха — это не укрощение необузданного животного, а единство души и тела. По пластике они сродни мифологическим собратьям — кентаврам — единый порыв, воплощение духовного триумфа, полета над рутиной жизни, общечеловеческий символ, не привязанный к какому-то времени и месту. Всадники представлены в динамике, как средоточие животворящей энергии бытия. Временные рамки стираются, подчеркивая непреходящие ценности красоты.
«Два всадника у воды», 2017. Картина продолжает традиции «конной темы», так любимой импрессионистами и художниками модерна от Мане до Тулуз-Лотрека. Но более всего, наверное, перекликается с гогеновскими «Всадниками на пляже», передавая экспрессию свободного движения, подхваченного ветром морской стихии. Береговая линия поставлена вертикально, передавая экстатическое чувство, когда «земля уходит из-под ног».
Жизнерадостное мироощущение свойственно для всего творчества Ахметвалиева. На картинах нет прямых драматических контрапунктов, художник осознанно очищает их от негатива, избегая мрачности, несмотря на все перипетии настоящего времени. Вся сложная гамма чувств, «перелопаченная» внутри, выражается в картинах опосредованно, в противостояниях цветовых отношений, в напряженных коллизиях пейзажей и интерпретациях библейской темы («Бегство в Египет», 2012). Его чуткость и такт проявляются в колористических предпочтениях — например, в очень дозированном использовании красного, который он считает слишком интенсивным, если не агрессивным. Его красный — это оттенки или акценты розового, кармина, охры. И если это работает, если его «теплый ветер» трепещет в душах, значит, не зря ему дан этот дар — возноситься легким всадником над бытом бытия, умение видеть «сны о чем-то большем»…